Содержание
В общей сложности, как подсчитали составители «Словаря языка Пушкина», в своих стихах и прозе «Солнце нашей поэзии» упоминал шампанское 23 раза — и это не считая случаев, когда он говорил об игристом иносказательно: «поэтической Аи», «Аи любовнице подобен», «вдовы Клико или Моэта // Благословенное вино» и так далее.
Но должное шампанскому и игристому — включая отечественное цимлянское — в русской литературе стали отдавать задолго до Пушкина. Скажем, Державин, тот самый, что «в гроб сходя, благословил» Александра Сергеевича, в своей программной оде «Фелица» рисует совершенно раблезианскую картину собственного воображаемого застолья: «Шампанским вафли запиваю; // И все на свете забываю // Средь вин, сластей и аромат».
Не чуждался шампанского в творчестве и поэт-гусар-партизан Денис Давыдов, хотя его самое, пожалуй, известное поэтическое высказывание об алкоголе касается арака — восточного анисового дистиллята: «Ради бога и арака // Посети домишко мой». «…Люблю разгульный шум, умов, речей пожар // И громогласные шампанского оттычки», мечтательно пишет Давыдов, и признается, что любил бы русскую деревню больше, если бы она располагалась «на холмах Аи», в Аи-Шампань.
Друг и собутыльник Пушкина князь Петр Вяземский дружил и с Денисом Давыдовым; наверняка, в числе прочего, их сближала страсть к шампанскому. Князь посвятил гусару-партизану стихотворение «Эперне» — но справедливости ради надо признать, что в куда большей степени это ода шампанскому, чем Давыдову. В Эперне производится «Моэта благословенное вино».
Моэт — вот сочинитель славный!
Он пишет прямо набело,
И стих его, живой и плавный,
Ложится на душу светло.
<…>
Поэм в стеклянном переплете
В его архивах миллион… и т.д.
Не обойдена вниманием Вяземского и вдова Клико, причем рассказ о ней почти нескромен: «Несут вдову Клико, согретую в руках».
У Лермонтова в «Сашке» «клокочет и шипит аи румяный», а Боратынский откровенно признается в своей преданности шампанскому: «Чем душа моя богата, // Все твое, о друг Аи!». Но самое, пожалуй, яркое упоминание этого вина обнаруживается у Блока: «Я послал тебе черную розу в бокале // Золотого, как небо, аи».
А что же у зарубежных писателей? Странно было бы предположить, что, скажем, Байрон был меньшим гедонистом, чем Пушкин. В «Дон Жуане» он приводит своеобразный список любимых вещей чудака-бонвивана: «Люблю огонь, шампанское, жаркое, // Сверчков, и болтовню, и все такое!».
Эмиль Золя известен как едва ли не самый яростный обличитель «эпохи первоначального накопления капитала» в европейской литературе. Он описывает как безнадежную бедность, так и самую бесстыдную роскошь. А где роскошь — там и вина, как игристые, так и тихие. В одной из книг эпопеи о Ругон-Маккарах — романе «Нана» о жизни бесстыдной и корыстной куртизанки — у него «два лакея разливали шампанское. Дамы пили то токайское, то ривезальт».
Лев Николаевич Толстой, современник Золя, тоже знал толк в хороших винах. В одной из первых сцен «Анны Карениной» сибарит и прожигатель жизни Стива Облонский угощает своего куда более умеренного друга Константина Левина в модном ресторане. Великий писатель буквально несколькими штрихами и с явным знанием дела набрасывает картину, от которой читателю хочется немедленно присоединиться к героям романа:
«— Что же пить будем?
— Я что хочешь, только немного, шампанское, — сказал Левин.
— Как? сначала? А впрочем, правда, пожалуй. Ты любишь с белою печатью?
— Каше блан, — подхватил татарин.
— Ну, так этой марки к устрицам подай, а там видно будет.
— Слушаю-с. Столового какого прикажете?
— Нюи подай. Нет, уж лучше классический шабли».
У Гете в «Фаусте» вино становится своеобразным сатирическим маркером того, что в России называли «квасным патриотизмом». Когда Мефистофель, потакая всем порокам Фауста, оказывается вместе с ним и его собутыльниками в кабаке, происходит следующая сцена:
Мефистофель (взявши бурав, Фрошу)
Какого же вина вам выпить любо?
Фрош
Как вас понять? Ваш выбор так велик?
Мефистофель
Кто что захочет — и получит вмиг.
Альтмайер (Фрошу)
А ты уже облизываешь губы?
Фрош
Тогда мне рейнского. Я патриот.
Хлебну, что нам отечество дает.
У Шекспира вино фигурирует и в комедиях, и в трагедиях, но самое примечательное его упоминание — в «Гамлете». Там чаша отравленного вина выступает в роли фатума, убивая и Гамлета, которому оно было предназначено, и его мать, ставшую женой деверя-предателя Клавдия:
…За твой успех пьет королева, Гамлет.
Гамлет
Сударыня моя! ..
Король
Не пей, Гертруда!
Впрочем, Шекспир, как и все великие поэты и драматурги, не только моралист, ему доступны и радости жизни. «Пусть лучше печень от вина горит, // Чем стынет сердце от тяжелых вздохов», — заявляет Грациано в «Венецианском купце».
Стоит вспомнить и «винолюбивых» поэтов древности. Прежде всего это, разумеется, Катулл, которого, в числе прочих, переводил и Пушкин. Вот его самое известное стихотворение в классическом академическом переводе Шервинского:
Мальчик, распорядись фалерном старым,
Наливай мне вино покрепче в чашу, —
Так Постумия, правя пир, велела,
Пьяных гроздьев сама пьяней налившись.
Публий Овидий Назон — кстати, тоже упомянутый Пушкиным в «Евгении Онегине» — был большим жизнелюбом и посвятил вину не одну страницу. «Вино располагает к нежностям и разжигает. От выпитого в большом количестве неразбавленного вина бегут, исчезая, заботы. Тогда на сцену является смех, тогда и бедняк собирается с духом, тогда проходят грусть, заботы и морщины на лбу, тогда намерения становятся искренними — что так редко в наш век».
В сходном ключе высказывался и знаменитый средневековый персидский ученый и поэт Омар Хайям, один из самых знаменитых «певцов вина» в исламской литературе.
Лучше сердце обрадовать чашей вина,
Чем скорбеть и былые хвалить времена.
Трезвый ум налагает на душу оковы.
Опьянев, разрывает оковы она.
Иногда связь вина с литературой делает кульбит: не писатель пишет о вине, а винодел использует писательскую «легенду». Так появилось, например, название бордоской винодельни Chateau Chasse-Spleen. Изначально это было винодельческое имение Grand Poujeaux, основанное в начале XVIII столетия. Позже после наследственных разделов его часть досталось вдове одного из потомков основателя винодельни Розе Феррьер, которая лично управляла имением и в маркетинговых целях решила дать ему узнаваемое имя.
Выбор мадам пал на выражение Chasse-Spleen. Его можно буквально перевести как «разгонять сплин», то есть тоску или хандру. Spleen — слово, которое после выхода «Паломничества Чайльд-Гарольда» Байрона стало модным во всех европейских языках, включая русский: «подобно аглицкому сплину», описывает хандру Онегина Пушкин. Слово встречалось, в частности, в «Цветах зла» Бодлера. Мадам Феррьер то ли узнала от родственников, то ли просто придумала историю о том, что в начале XIX века в ее шато гостил Байрон, и назвала винодельню этим модным словом в его честь. Вино сразу стало узнаваемым.
Алкоголь фигурирует во многих романах, но мало кто из писателей уделял ему столько внимания, сколько немецкий романист Эрих Мария Ремарк. Не нужно быть литературоведом, чтобы отметить, что у Ремарка постоянно пьют практически все — и мужчины, и женщины. Но в «Триумфальной арке» — одном из самых пронзительных в мировой литературе произведений о «превратностях любви» — яблочный дистиллят кальвадос становится в буквальном смысле одним из центральных персонажей.
Кальвадос возникает перед читателем на первых же страницах книги, одновременно с двумя главными героями романа — мужчиной и женщиной. «Равик осторожно поставил перед женщиной рюмку яблочной водки, пряной и ароматной.
— Выпейте еще. Толку, конечно, будет мало, зато согревает. И что бы с вами ни случилось — ничего не принимайте близко к сердцу. Немногое на свете долго бывает важным».
Равик и его избранница, неверная и переменчивая красавица Жоан (считается, что ее прототипом была знаменитая актриса Марлен Дитрих, одна из возлюбленных Ремарка) пьют кальвадос на протяжении всего своего драматичного романа с грустным финалом. Время от времени, впрочем, изменяя «яблочной водке» то с коньяком Courvoisier, то с арманьяком («Выпьем доброго старого «арманьяка», — сказал Равик. — Вот вам лучший ответ»), то с анжуйским розе, то — если позволяют обстоятельства — с шампанским.
Какой русский не любит быстрой езды, писал Гоголь. Можно продолжить: какой русский не любит водки. Самая сильная «поэма» об этой взаимной — и порою тягостной — привязанности — конечно, постмодернистская поэма в прозе «Москва-Петушки» Венедикта Ерофеева.
Вряд ли что-то может сравниться с его пронзительными внутренними монологами вроде, например, такого: «Пить просто водку, даже из горлышка, — в этом нет ничего, кроме томления духа и суеты. Смешать водку с одеколоном — в этом есть известный каприз, но нет никакого пафоса. А вот выпить стакан «Ханаанского бальзама» — в этом есть и каприз, и идея, и пафос, и сверх того еще метафизический намек». В примечаниях к тексту поэмы можно встретить предупреждение, что предлагаемые смеси являются опасными для здоровья суррогатами, и пытаться воспроизвести в реальной жизни литературные рецепты Венедикта Ерофеева не следует.
Александр Твардовский, создатель Василия Теркина — пожалуй, самого выразительного образа солдата в русской литературе, конечно, не мог обойти вниманием водку — неотъемлемую часть фронтовой жизни. Поэт вспоминает о водке, даже отправив своего героя на тот свет, где царит дух бюрократии. Загробные чиновники от литературы не могут успокоиться и там:
Изложив свои наметки,
Утверждают по томам.
Нет — чтоб сразу выпить водки,
Закусить — и по домам.
Теркин, простой и прямой русский человек, конечно, сделал бы именно так, подразумевает Твардовский.
Поэт, писатель и военный корреспондент Константин Симонов в наши дни известен главным образом своим лирическим стихотворением «Жди меня», которое, как любая большая поэзия, не привязано каким-то конкретным историческим событиям. Но при жизни поэта была популярна и написанная им «Песня военных корреспондентов», в которой без реалий и водки не обошлось:
От ветров и водки
Хрипли наши глотки,
Но мы скажем тем, кто упрекнет:
«С наше покочуйте,
С наше поночуйте,
С наше повоюйте хоть бы год!»
Еще один всенародно любимый в России поэт прошлого века — Владимир Высоцкий — придает водке значение почти метафизическое:
Если б водка была на одного —
Как чудесно бы было!
Но всегда покурить — на двоих,
Но всегда распивать — на троих.
Что же — на одного?
На одного — колыбель и могила.
Читать «РБК Вино» в Telegram